Ксения Чинёнова:
Добрый день, дорогие радиослушатели! В эфире канал «Медиадоктор» и наша программа «Взгляд доктора Куренкова» со мной, врачом-офтальмологом Ксенией Чинёновой, с Вячеславом Владимировичем Куренковым, врачом-офтальмологом, профессором, доктором медицинских наук. И сегодня у нас в гостях человек, которого в офтальмологическом мире не нужно представлять, а вот вам, дорогие слушатели, нужно представить эту личность – Дмитрий Давидович Дементьев. Здравствуйте!
Дмитрий Дементьев:
Добрый вечер!
Ксения Чинёнова:
Офтальмохирург, действительный член Американской офтальмологической академии, член Американского и Европейского общества катарактальных рефракционных хирургов, член Международного общества рефракционных хирургов, член Итальянской офтальмологической ассоциации, а также директор и основатель «Международного офтальмологического центра» в Москве и Центра микрохирургии глаза в Италии.
И сегодня у нас тема достаточно интересная, всеобъемлющая, потому что заслуги Дмитрия Давидовича в офтальмологии нам всем хорошо известны. Но мы поговорим о вопросах трансплантологии роговицы, о том, что такое глазной банк, о том, чего мы достигли в России. И для начала расскажите о том, чем сейчас Вы занимаетесь, как все начиналось?
Дмитрий Дементьев:
Во-первых, спасибо большое за приглашение. Вячеслав Владимирович, очень приятно быть с Вами в студии и говорить о насущных темах в офтальмологии. Кератопластика – проблематика, которая долгое время волнует умы офтальмологов, вызывает озабоченность пациентов. И за последние годы мы получили колоссальный прорыв в технологии проведения кератопластики, в послеоперационных результатах кератопластики. Я делаю кератопластику. На сегодняшний день кератопластика стала селективной операцией. А что значит селективная операция? Если раньше, в основном, для того чтобы убрать мутную роговицу, нам необходимо было пересадить полностью роговицу донора...
Вячеслав Куренков:
Чтобы слушателям было понятно, это полностью убрать роговицу, оставить только одну часть, прорезать насквозь, убрать старую, поставить новую и сделать определенные швы. Но так было до недавнего времени. С момента появления определенных технологий, которые нам позволяют выделять из роговицы ее части (такие, как, допустим, передний слой или задний слой), другие возможности, то мы можем пересаживать роговицу даже частями. То есть определенную часть можно пересаживать даже без подшивания.
Дмитрий Дементьев:
Совершенно верно. Так называемая селективная кератопластика позволяет нам сегодня добиться результатов намного лучших, чем при полной кератопластике, сквозной. Период реабилитации сокращен с нескольких лет фактически до месяцев.
Cелективная кератопластика позволяет нам сегодня добиться результатов намного лучших, чем при полной кератопластике. Период реабилитации сокращен с нескольких лет фактически до месяцев.
Вячеслав Куренков:
Cтала практически амбулаторной операцией.
Дмитрий Дементьев:
И жизнь пациента, конечно же, облегчается, и результаты намного более многообещающие. Тенденция перехода к селективной кератопластике наблюдается последние 7-8, может быть 10 лет. Основная заслуга – появление глазных банков. Что такое глазной банк? Это место, в котором готовится материал для пересадки роговицы, но не просто готовится, он тщательно изучается, отбраковывается, и неотбракованные, годные для применения консервируются специальным образом, что дает возможность этому материалу просуществовать вне организма до пересадки в течение 14-ти дней.
Вячеслав Куренков:
Сколько он может храниться в этом банке?
Дмитрий Дементьев:
Он может храниться в банке, в определенной среде до 14-ти дней. То есть мы получили как бы отсрочку для проведения самой операции. Сегодня донорский материал стал медицинским изделием, который может быть доставлен в определенный срок, в определенное время, в нужную операционную для нужного конкретного пациента, как мы делаем с искусственным хрусталиком, который изготавливается на заводе. То же самое делают и функции глазного банка. Плюс это качественный материал, который прошел все этапы отбраковки уже внутри глазного банка, и материал, который непосредственно попадает в операционную, качественно отобранный и не должен дать никаких сбоев и осечек.
Вячеслав Куренков:
Как называется этот банк?
Дмитрий Дементьев:
Глазной банк, который существует в России, единственный частный глазной банк, т.е. коммерческий глазной банк, называется «Айлаб» (от слова eye – глаз), глазная лаборатория.
Вячеслав Куренков:
А где о нем можно найти информацию в Интернете, у него есть страница?
Дмитрий Дементьев:
У него есть свой сайт eye-bank.ru. Банк, который мы создали в 2013 году по технологиям, принятым как в Европе, так и в Соединенных Штатах. Также банк «Айлаб» является членом Европейской ассоциации главных банков, куда входят 36 или 37 банков, включая наш российский, единственный, который вошел. Что это означает? Что полностью вся технология идентична во всех банках, она не должна меняться. Производится контроль, есть специальный контролирующий орган, как выдерживаются эти технологии. И материал, произведенный в глазном банке «Айлаб», не отличается от материала, скажем, произведенного в глазном банке города Дюссельдорфа.
Вячеслав Куренков:
Как для пациента происходит заказ этого материала?
Дмитрий Дементьев:
Пациент не может заказать материал, потому что пациент не знает, можно ему делать или нельзя, не всем показана эта операция. Поэтому заказ материалов производится или непосредственно врачами, или руководством больниц, с которыми глазной банк активно сотрудничает. По Интернету все происходит, в электронном виде. По Интернету идет заказ, и специальным курьером (экспресс-доставка) глазной банк может доставлять материал. География трансплантации материала глазного банка очень широкая в Российской Федерации, начиная от Мурманска и заканчивая Владивостоком, т.е. все крупные центры в крупных городах задействованы.
Ксения Чинёнова:
Сколько в России еще таких учреждений? Всем известно, что это изначально было создано на базе МТК, первый банк роговиц. Сейчас что есть в нашей стране? И было ли, существует ли сейчас, в чем сложности?
Дмитрий Дементьев:
Существует. Первый банк был создан на базе МТК, академик Федоров был инициатором создания этого банка. Но они пошли другим путем, да и времена были другие, т.е. они пытались найти свой материал для консервации, и материал был не настолько удачный, как материал, предлагаемый иностранными компаниями. Поэтому в МТК существует банк, но они не справляются не только со своими заказами, поэтому речи не идет о том, чтобы они могли отправлять свои материалы в другие клиники. Более того, насколько я знаю, многие филиалы МТК берут материал у глазного банка «Айлаб», потому что результаты более прогнозируемые, и материал намного лучше.
Вячеслав Куренков:
Существует только один банк в России – «Айлаб», или у него есть филиалы?
Дмитрий Дементьев:
Коммерческий банк «Айлаб» только один, филиалов, к сожалению, нет. Это очень сложная история, очень дорогостоящее предприятие, и для того, чтобы правильно вести дела, очень сложно создать какие бы то ни было филиалы. Но я знаю, что есть еще несколько банков. Они не коммерческие, они есть при больших глазных центрах. Вот в МТК есть.
Вячеслав Куренков:
А технология консервирования та же?
Дмитрий Дементьев:
Другая технология консервирования, используется другой материал, используется так называемая среда Борзенка-Мороз, в «Айлабе» используется среда для консервации, которая применяется во всем мире (K-Sol называется), это среда производства одной итальянской компании. Но не в этом дело, то есть среда – это крайне важно, но не настолько критично. Что критично? Что есть в настоящем глазном банке? В стандартном глазном банке должен быть набор аппаратуры, который позволяет до того, как мы заготовили материал, определить, насколько он подойдет по критериям отторжения или неотторжения.
В стандартном глазном банке должен быть набор аппаратуры, который позволяет до того, как мы заготовили материал, определить, насколько он подойдет по критериям отторжения или неотторжения.
Вячеслав Куренков:
Какие критерии сейчас применяются в Вашем банке?
Дмитрий Дементьев:
Мы обязательно смотрим количество эндотелиальных клеток, которые определяют прозрачность роговицы, и недостаточное количество может вызвать, конечно же, очень быстро риск отторжения. Мы смотрим морфологию роговицы, мы можем определить, были ли сделаны какие-то операции до того, как материал попал в обработку в глазной банк. Мы смотрим толщину роговицы, четко вымеряем толщину по всему диаметру срезанного лоскута, чтобы гарантировать быстрое, четкое и прозрачное приживление.
Вячеслав Куренков:
То есть когда мы только начинали оперировать, тоже были индивидуальные заборы трансплантатов. Раньше применялся трепанг, который прорезал всю роговицу, при этом она травмировалась, терялись клетки, были не очень правильные края. Какими сейчас инструментами все это делается, по каким методикам происходит забор материала, и как в последующем происходит сопоставление с реципиентом?
Дмитрий Дементьев:
Давайте начнем вначале с хирургии. Хирургия сегодня носит персонализированный характер. Это связано с тем, что появились качественные одноразовые инструменты, т.е. не существует инструментов, которые используются несколько раз для разных пациентов. Персонализированные трепаны, позволяющие выкроить лоскут больной роговицы у реципиента, полностью соответствуют трепану, который используется для выкраивания лоскута донорского материала. Поэтому при правильном выкраивании 2 лоскута, т.е. один убирается, а другой, как в пазл, вставляется в первый, что дает потрясающий результат. Раньше мы не могли об этом думать.
Использование фемтосекундного лазера в кератопластике – сегодня тоже очень большое подспорье и, конечно же, укорачивает срок самой операции, и укорачивает срок послеоперационного периода. С помощью фемтосекундного лазера мы можем вырезать материал как в банке, так и в операционной. Но, в основном, используется в операционной, потому что в банке пока не имеет смысла использовать фемтосекундный лазер.
Вячеслав Куренков:
Не у всех есть фемтосекундный лазер. В обычной практике чем происходит удаление пораженной части и формирование трансплантата?
Дмитрий Дементьев:
Одноразовый автоматический трепан, который как бы подсасывается к роговице, и хирург, вращая режущую часть, прорезает ткань до определенного размера, до определенной глубины, в зависимости от того, на какую глубину мы делаем пересадку роговицы. Если это сквозная, то на всю толщину, если это послойная, определяется толщина, до операции измеряется, закладывается, в трепан заложен специальный стоппер, который останавливает его рез на определенной толщине. И такой же стоппер вырезает донорский материал, после чего они прикладываются.
Если мы говорим об эндотелиальной кератопластике, не требуется даже наложение швов, т.е. операция делается под местной анестезией, мы делаем местную анестезию на каплях, т.е. мы не делаем даже укола. Можно сопоставить эту операцию с хирургией катаракты по легкости для пациента, для хирурга она, конечно же, сложная. В случае сквозной кератопластики накладываются швы, которые потом остаются в течение полугода у пациента, до года – зависимости от того, насколько быстро идет приживление.
Послеоперационная терапия тоже резко поменялась. Если раньше пациентов после кератопластики держали долго в стационаре, помимо местной терапии давали общую для снятия возможного синдрома отторжения, то сейчас все это давно позади. На обычных каплях пациент ведет привычный образ жизни. Болевой эффект, как правило, проходит на второй-третий день. Люди уже живут полноценной своей жизнью с новой роговицей.
Если мы говорим об эндотелиальной кератопластике, не требуется даже наложение швов, т.е. операция делается под местной анестезией. Можно сопоставить эту операцию с хирургией катаракты по легкости для пациента.
Вячеслав Куренков:
Каких оптических результатов в современной трансплантологии роговицы мы достигаем сейчас?
Дмитрий Дементьев:
Оптические результаты сквозной кератопластики, к сожалению, оставляют желать лучшего. Почему? Потому что долгий процесс приживления, долгий процесс восстановления оптики за счет наличия швов, с которыми пациент вынужден оставаться долгое время. Поэтому послеоперационный астигматизм и ошибка рефракции – близорукость или дальнозоркость, к сожалению, остается одним из основных осложнений. После послойной эндотелиальной кератопластики оптический результат наступает буквально в течение первой недели, и пациент уже начинает видеть. То есть можно программировать оптический эффект, что, конечно, крайне привлекательно и крайне важно.
Вячеслав Куренков:
Кто является пациентами на пересадку, кому Вы пересаживаете роговицу?
Дмитрий Дементьев:
По статистике, постоянно в каждой стране существует определенный процент пациентов, которым ежегодно требуется кератопластика.
Вячеслав Куренков:
А какова потребность в нашей стране?
Дмитрий Дементьев:
У нас нет толком таких данных, но по данным ВОЗ в России требуется порядка 60-70 тысяч кератопластик в год. Американцы точно говорят, что они проводят 130 тысяч операций в год. У нас, к сожалению, сегодня проводится, я думаю, порядка 2-х тысяч операций в год.
Вячеслав Куренков:
То есть у нас колоссальный дефицит?
Дмитрий Дементьев:
У нас колоссальный дефицит людей, которым требуется кератопластика, и которые мучаются, ходят по врачам, которым не могут сделать по причине отсутствия материала, отсутствия глазных банков и потери навыков проведения операций кератопластики. Несмотря на то, что первая кератопластика, если Вы помните, была придумана нашим соотечественником, детским доктором, профессором Филатовым, который в 1936 году первый успешно провел пересадку донорской роговицы живому человеку. То есть как обычно, наше изобретение, наша технология, и мы сейчас оказывается на вторых ролях. Надо развивать глазные банки, надо делать больше. И это подспорье.
Основная патология, самая выраженная – кератоконус. Кератоконус, как правило, заболевание, которое поражает молодую группу населения – работоспособные люди, молодежь. Прогрессирующее заболевание, вызывает истончение роговицы, изменение ее кривизны и, в конечном итоге, разрыв глаза. То есть заболевание, которое может привести к полной слепоте. И поэтому это группа людей, которым просто необходимо ее делать. Необходимо делать и профилактически, чтобы избежать слепоты, для того чтобы они сохранили свою работоспособность. Неудачно сделанная катаракта может привести к изменению функции эндотелиальных клеток, что тоже ведет к потере прозрачности, но не только к потере прозрачности. Эти люди очень сильно мучаются, у них ярко выраженный болевой синдром, слезотечение, люди, которые сидят дома, завернувшись в одеяло, и не выходят на улицу, потому что страшные боли. Им просто показана кератопластика.
Ксения Чинёнова:
Травмы?
Дмитрий Дементьев:
Травмы, конечно же. Есть центр типа института Гельмгольца, где возможно использовать свежий донорский материал. Есть несколько центров, которые позволяют использовать не консервированное, а свежее. Но это не плановая хирургия, это экстренная ситуация.
Ксения Чинёнова:
Если это старые помутнения после тех же травм?
Дмитрий Дементьев:
Совершенно верно. Но 2 основные группы – это кератоконус и буллезная кератопатия.
Вячеслав Куренков:
Отличаются ли Ваши пациенты, которых Вы оперируете методом кератопластики, заменяете роговицу, здесь и в Италии? Что больше у нас, что больше у них?
Дмитрий Дементьев:
Я не могу сказать, что отличаются наши местные пациенты. Пациенты везде одинаковые.
Вячеслав Куренков:
То есть нозология одна и та же?
Дмитрий Дементьев:
Абсолютно. То есть анатомия у итальянцев и у русских одинаковая. И патология тоже примерно такая же.
Ксения Чинёнова:
И душа похожа. Коли уж мы говорим о пересадке роговицы, всем известно, что в нашей стране есть некие законодательные сложности в плане трансплантологии и так далее. Вы озвучили то, что ваши роговицы называются медицинским изделием. Я очень внимательно изучала этот вопрос. Насколько мне известно, в Америке ситуация такая же, это тоже называется медицинским изделием, а в Германии вплоть до того, что это медицинский лекарственный препарат. В чем были сложности в создании этого банка, и как Вы решаете эту проблему, потому что без помощи законодательства очень сложно помогать пациентам?
Дмитрий Дементьев:
Не совсем так. В Америке по-другому. Это является медицинским изделием, но в Америке есть закон о донорстве, т.е. любой гражданин Соединенных Штатов может при жизни завещать свою роговицу, и она после его смерти будет изготовлена и превратится в медицинское изделие. Все консервированные роговицы – это медицинское изделие, потому что нельзя расценивать это изделие, как орган или как ткань. Она видоизмененная ткань, консервированная, т.е. это изделие. И у нас тоже зарегистрировано Минздравом, является медицинским изделием со всеми нормативами. На выходе из банка это изделие по определенному ГОСТу, которое уже непосредственно падает в операционную.
Все консервированные роговицы – это медицинское изделие, потому что нельзя расценивать это изделие, как орган или как ткань.
Ксения Чинёнова:
Я задаю этот вопрос не просто так, потому что этот вопрос задают обычные пациенты. Во-первых, для многих шок, что роговица, которая будет пересаживаться, донорская, от трупного материала. Это сразу пациентов несколько пугает, настораживает.
Дмитрий Дементьев:
Ну, трупный – это не значит плохой.
Ксения Чинёнова:
Понятно. Поэтому я и задаю этот вопрос, чтобы Вы слушателям рассказали о том, что действительно есть такие юридические вещи.
Дмитрий Дементьев:
К сожалению, многие умы бились, бьются и будут продолжать биться над тем, как сделать синтетическую роговицу, чтобы не зависеть от донора, чтобы как сегодня мы имеем искусственный хрусталик – открыли коробку, достали, имплантировали и забыли. Но, к сожалению, пока это невозможно, поэтому единственный возможный вариант пересадки, кератопластики – это донорская роговица. В чем еще основная роль банка? Отбраковка. То есть на этапе банка можно понять, был ли донор чем-то болен при жизни, насколько его роговица была подвержена изменениям во время жизни, были ли сделаны какие-то офтальмологические операции, что тоже является противопоказанием использования этого изделия. Вы не поверите, но 50% отбраковка. 50% материала выкидывается условно на помойку, специально утилизируется. Малейший риск возможного отторжения – по протоколу изделие должно быть уничтожено. То есть мы не можем рисковать и трансплантировать имплант.
Вячеслав Куренков:
То есть для пациента материал Вашего банка безопасен и подходит для трансплантации?
Дмитрий Дементьев:
Не только нашего банка, любого глазного банка, который находится в системе глазных банков, все глазные банки связаны между собой. В Америке, например, 36 или 38 глазных банков. Допустим, в банке, который находится в Техасе, на сегодняшний день нет материала для пациентов, которые планируют операцию. Может такое быть, потому что зависит от того, был донор, не было донора, в общем, закончились у них материалы. Но это не значит, что пациенты из Техаса передвинут на другой день операции. Они позвонят в банк Алабамы, туда пойдет электронное письмо, из банка Алабамы сразу же придет материал для них. Все банки взаимосвязаны, и в Европе тоже. В каждой европейской стране существует 2-3 глазных банка, которые тоже взаимосвязаны. И все они работают по одной технологии, они все увязаны в одну целую цепочку.
Ксения Чинёнова:
И это все единая сеть?
Дмитрий Дементьев:
Все единая сеть. Мы входим в эту сеть, они нас туда взяли, включили. Мы у них не берем материал и им не отдаем материал, потому что у нас немножечко другое юридическое поле. А так бы они с удовольствием и у нас брали, и нам бы, наверное, давали. Но технологии абсолютно одинаковые. Использование одинаковых приборов, одинаковой среды, одинаковый тренинг для персонала.
Вячеслав Куренков:
Как проходит операция, сколько она длится, и что потом бывает у пациента, какие есть проблемы в реабилитационном периоде?
Дмитрий Дементьев:
Давайте операции кератопластики разделим на 3 группы. Первая, самая травматичная – сквозная кератопластика. Сквозная кератопластика требует глубокой анестезии, может быть, даже лучше делать ее под общим наркозом. Хотя в последнее время мы делаем под местной анестезией (делается специальный укол под глаз), и операция занимает примерно час. Основное время занимает именно пришивание, то есть ювелирное пришивание материала. Важно, чтобы швы не были перетянуты, чтобы они были достаточно затянуты, это сложная история, долгая.
Второй тип операций – передняя послойная кератопластика. Как правило, ее мы применяем при кератоконусе. То есть мы оставляем внутренний слой (эндотелиальный слой), который, как выяснилось в последнее время, является одним из основных участников в регуляции отторжения или приживления донорского материала. Поэтому, если удается сохранить свой эндотелиальный слой, то успех операции практически обеспечен, ее результаты намного лучше. Тоже требует пришивания, долгая операция. Отцентровать иногда удается сразу, иногда не сразу, но тоже порядка час – час 15, то есть она еще дольше, она более ювелирная. Легче для пациента, под местной анестезией, но для хирурга требует определенного мастерства.
Революционная операция – задняя послойная кератопластика. В основном, применяется при повреждении внутреннего эндотелиального слоя, как правило, у людей после ранее проведенных операций катаракты. Или врожденная буллезная кератопатия – это операция, несмотря на ее сложность, несмотря на ювелирную технику, очень быстрая, она проводится под местной анестезией. Я ее сейчас провожу на каплях, то есть практически мы не делаем никаких уколов. Через разрез в 3,5 мм вводится эндотелиальный слой, который сразу же устанавливается, поддавливается воздухом, накладывается 1, иногда 3 шва, которые через неделю можно уже снять. И оставляем пациента полежать полчаса. Сама операция длится 15-20 минут, т.е. очень быстро. Но при этом пациент должен оставаться в положении лежа, лицом вверх, для того чтобы воздух, который мы вводим, поддавил и расправил трансплантат. Воздух остается в глазу порядка 48 часов, постепенно рассасываясь. И он играет свою роль, в течение этого времени расправляя и приглаживая трансплантат.
Удивительно, как быстро мутная роговица с болевым синдромом, практически на следующий день просветляется, становится прозрачной, проходит болевой синдром, нарастает верхний слой эпителия. И пациенты – счастливейшие люди, которые намучались от жутких болей и не знали, куда деться. Здесь речь не идет уже о зрении. Им не нужно зрение, они приходят с просьбой удалить глаз (глаз, который может потом видеть). Поэтому это революционная технология, революционная техника, которая сегодня работает.
Ксения Чинёнова:
Когда появились эти методики, стали приходить многие пациенты с первичными дистрофиями роговицы. Это различные дистрофии – Фукса и прочие. И раньше – это плановая, медленная потеря зрения, к сожалению.
Вячеслав Куренков:
А сейчас это спасение. Поэтому она и революционная.
Дмитрий Дементьев:
И, что интересно, многие хирурги отказываются оперировать катаракту, боятся ее, потому что знают, что будешь трогать катаракту – повредишь и роговицу, и получишь тот болевой синдром с дальнейшим помутнением роговицы. В этих случаях не надо ничего бояться. Мы делаем комбинированную операцию – одновременно удаляем катаракту, имплантируем искусственный хрусталик, делаем пересадку эндотелия, и все это происходит в течение часа. Такая тяжелая операция, о которой мы раньше и мечтать не могли.
Мы делаем комбинированную операцию – одновременно удаляем катаракту, имплантируем искусственный хрусталик, делаем пересадку эндотелия, и все это происходит в течение часа. Такая тяжелая операция, о которой мы раньше и мечтать не могли.
Ксения Чинёнова:
Многие пациенты, когда им начинаешь объяснять, что роговица – это 500 микрометров, т.е. полмиллиметра, не понимают, как можно выкроить из такой тонкой ткани и еще тоньше слои. То есть это все появилось с появлением фемтолазера, правильно?
Дмитрий Дементьев:
Нет, не только. Появились оптические приборы. В основном, мы используем прибор OCT для определения патологии сетчатки, но есть специальные приборы, которые сделаны для роговиц. При помощи оптического измерения толщины мы можем совершенно четко выкраивать. И в банке мы не выкраиваем фемтосекундным лазером, а выкраивается специальными микрокератомами. Есть несколько компаний, которые делают механические микрокератомы – быстродвижущиеся лезвия, которые делают потрясающе ровный срез на глубине, которую можно задать.
Вячеслав Куренков:
По качеству это будет даже не сравнимо, а лучше, чем фемтосекундным лазером.
Дмитрий Дементьев:
Для задней послойной пересадки лучше, чем фемтосекундным, потому что фемтосекундный лазер может воздействовать на эндотелий, а здесь мы с помощью микрокератома не трогаем эндотелий, поэтому пока преимущества выкраивание лоскута за микрокератомом.
Ксения Чинёнова:
Если вопрос касается классических операций, кератомикозов – микрокератом или фемто?
Дмитрий Дементьев:
Я использую и фемтосекундные лазеры, я был одним из первых, кто их начал использовать еще 10 лет назад, и микрокератомы. На мой взгляд, удачный, хороший, быстрый, одноразовый микрокератом дает лучший результат, чем даже самый современный фемтосекундный лазер. На следующий день после операции очень сложно даже найти место разреза, его невозможно увидеть.
Вячеслав Куренков:
У фемтосекундного остается практически навсегда.
Дмитрий Дементьев:
У фемтосекундного остается навсегда. Фемтосекундный лазер как бы уравнивает всех хирургов под одну гребенку. Всегда считалось, что, чем лучше руки у хирурга, тем лучше хирург. Так как хирургов не хватает, индустрия сегодня пытается воспитать хирургов без рук, заменить хирурга компьютерными технологиями. То есть хирург будет заходить в операционную, нажимать кнопку и пить кофе, смотреть, что происходит дальше. Наверное, это произойдет. Фемтосекундный лазер – это один из этапов, один из шагов, что среднему хирургу дает возможность встать на ступень выше.
Ксения Чинёнова:
Хочется спросить о такой группе компаний, как «НаноВижн». Эта группа компаний была создана для того, чтобы продвинуть на рынок отечественного производителя, и Вы были одним из создателей этой группы компаний. Почему хочется об этом сказать сейчас, потому что наши пациенты привыкли думать о том, что если что-то отечественное в плане офтальмологии (хрусталики), то это обязательно как-то не очень. И обычно на приемах пациенты говорят: «А мне только зарубежный хрусталик», хотя не очень понимают, какие существуют.
Вячеслав Куренков:
Даже бабушка 90 лет говорит: «А мне американский!»
Ксения Чинёнова:
Это уже стало у пациентов нормой. Как и что сейчас есть, что вы умеете, что есть на рынке?
Дмитрий Дементьев:
Я согласен с Вами, что привычка. Мы привыкли, что наше почему-то плохое, а иностранное почему-то лучше. Но иностранное, во-первых, бывает разное. Я не думаю, что страны третьего мира могут предложить что-то лучше, чем можем сделать мы. И, конечно же, очень обидно, что мы, фактически, потеряли возможность производить искусственный хрусталик в России, хотя в Советском Союзе мы их делали, много делали, и не просто делали, а продавали даже за границу.
Вячеслав Куренков:
Да, до сих пор мы их видим в глазу.
Дмитрий Дементьев:
Да, мы их видим в глазу у иностранцев. Я помню даже, как к Федорову приезжали американцы и умоляли его, чтоб он им дал, продал, подарил. Они в карманах увозили к себе, имплантировали наши хрусталики в Америке. Вот все это, к сожалению, уже давно в прошлом. Есть несколько компаний-производителей, но процент очень небольшой. Поэтому в 2012-ом году родилась такая идея возобновить наши традиции по производству искусственных хрусталиков. И мы сделали фабрику в Зеленограде, под Москвой, которая не уступает всем стандартам самых крупных международных производителей. И за эти долгие годы были у нас трудности, удачи, неудачи, но, наконец, мы победили.
На сегодняшний день наши хрусталики появились на рынке, они апробированы, широко используются. И я скажу, что они ничем не отличаются от хрусталика такого же класса американского производителя, а, может быть, даже в чем-то и лучше. Ну, во-первых, дешевле, что сегодня крайне актуально. А по качеству – прекрасные хрусталики, я их очень люблю, мы их имплантируем всем желающим, и желающих становится все больше и больше. Недавно прооперировал одного пациента, имплантировав ему наш российский хрусталик, от него приходят сейчас люди, говорят: «Мы хотим только «НаноВижн», потому что он так хорошо видит, ему так все нравится». Поэтому процесс пошел, и я рад, что многие врачи нас поддерживают, многие врачи системы МТК стали брать эти хрусталики и хотеть их. И мы на этом не остановимся, мы сейчас производим 2 модели, но в будущем у нас запланировано 5-6 моделей.
На сегодняшний день наши хрусталики появились на рынке, они апробированы, широко используются. И я скажу, что они ничем не отличаются от хрусталика такого же класса американского производителя, а, может быть, даже в чем-то и лучше
Ксения Чинёнова:
А мультифокальные хрусталики?
Дмитрий Дементьев:
Мультифокальные хрусталики будут.
Вячеслав Куренков:
Мы Вас поздравляем с почином, с успехом, что они занимают положенное место на нашем рынке. И надеюсь, что в последующем доля неотечественных хрусталиков будет уменьшаться, а разновидность Вашей линейки будет возрастать.
Ксения Чинёнова:
А «НаноВижн» еще занимается производством тех же трепанов для формирования лоскутов?
Дмитрий Дементьев:
Нет, трепаны нет. Это очень сложный эпизод, пока мы не дошли до этого. Но в перспективе, конечно же, это было бы неплохо. Но не все так просто. У нас, чтобы сделать что-то новое, ты должен пройти все круги ада, потому что вместо того, чтобы помогать, у нас, как правило, мешают. А чтобы вот эту помеху снять, люди теряют огромное количество сил и времени. То есть если иметь поддержку и помощь, то мы не просто искусственные хрусталики можем делать, а хрусталики сами в глаза будут, наверное, имплантироваться.
Ксения Чинёнова:
Существует ли государственная помощь, существуют ли квоты для таких пациентов? Задаю этот вопрос, потому что его часто задают пациенты. Можете ли Вы входить в квотный поток пациентов, Ваш «Айлаб»? И если нет, то как помочь пациентам, которые не могут платно оперироваться?
Дмитрий Дементьев:
Я сегодня получил статистику прошлого года, сколько медицинских изделий «Айлаб» имплантировало, ввело в российский рынок – около тысячи.
Ксения Чинёнова:
В год, в месяц?
Дмитрий Дементьев:
Тысяча в год.
Вячеслав Куренков:
При потребности 80 тысяч.
Дмитрий Дементьев:
При этом компания работает с утра до вечера. В «Айлабе» есть операционная, где работают врачи, для того чтобы готовить материал. И работают и по ночам, и днем, то есть постоянно. Но это очень сложная и тяжелая работа.
Куда продаются изделия? В основном, это государственные клиники, то есть по ОМС. Очень дорогое изделие, к сожалению. Обусловлена эта дороговизна именно технологией производства. Поэтому покрыть всю операцию ОМС не всегда может. Что касается частных клиник, то люди платят из своего кармана. Хочу сказать, что цены в России на кератопластику в 3 раза ниже, чем цены за границей. Несмотря на то, что многие наши пациенты платежеспособны, они предпочитают поехать за границу и сделать эту операцию там, заплатив за нее действительно огромные деньги.
Ксения Чинёнова:
Почему?
Дмитрий Дементьев:
Нет информации, что можно сделать в России – раз, не верят российским хирургам – два, не верят вообще в российскую медицину – три, что крайне обидно. Надо стараться разубедить наших людей в том, что мы можем здесь, в России, сделать практически то же самое, а может быть даже лучше, чем могут сделать наши коллеги за рубежом.
Вячеслав Куренков:
Тема оказалась и новая, и интересная. Я думаю, что мы в последующих передачах тоже будем приглашать к нам на эфир Дмитрия Давидовича. К сожалению, время передачи подходит концу. Мы пожелаем, чтобы пациентов было больше, чтобы они были все довольны, банк рос, было больше роговиц для пересадок, и были довольны пациенты, кто благодарит и пишет отзывы, благодарит хирурга и помнит его всю жизнь.
Ксения Чинёнова:
А мы создаем эти программы, для того чтобы вы, наши слушатели, знали о том, что есть такие личности, что есть такие руки, что в нашей стране есть возможность сделать все то, что можно сделать и в Европе, и в Америке, и в других странах, которые вы, может быть, выбираете. Мы можем многое! Оставайтесь с нами! Спасибо, что пришли!
Вячеслав Куренков:
До свидания!
Дмитрий Дементьев:
До свидания!
Ксения Чинёнова:
Слушайте нашу программу!